что делать если тебя пытают
Селфхарм: почему люди наносят себе увечья и что с этим делать
Селфхарм (влечение к самоповреждению) становится проблемой в современном мире. Количество людей, которые наносят себе физический вред, чтобы избавиться от душевных страданий, неуклонно растет. Чаще такое поведение начинается в подростковом возрасте, но если с этим не работать, может стать деструктивной привычкой во взрослой жизни.
Почему люди прибегают к такому способу решать внутренний конфликт? Что может быть альтернативой? Как вести себя близким? Разбираем тему с психологом, суицидологом Юлией Метелицей.
Почему это происходит
Если человек наносит самоповреждения, это говорит о его сильной внутренней боли и одиночестве. Таким образом он выносит боль наружу, потому что не знает иного выхода, объясняет Юлия Метелица.
— Корни такого поведения лежат в воспитании. У нас принято говорить детям: нельзя плакать, нельзя капризничать, ничего нельзя. И в итоге вырастает человек, который не имеет права на выражение эмоций, не умеет это делать, копит все внутри. И в какой-то момент психика не выдерживает.
Также селфхарм может быть симптомом различных психических заболеваний, в том числе посттравматического стрессового расстройства.
Виды селфхарма
Существует множество способов самоповреждений. Наиболее распространенные:
Какое замещающее поведение возможно
Главным образом лечение селфхарма сводится к поиску альтернативного поведения, замене опасных практик на более социально приемлемые и нетравматичные.
— Многие специалисты рекомендуют пациентам, к примеру, носить резинку на руках и щелкать ею, когда появляется желание навредить себе, чтобы переключиться, — поясняет специалист. — Можно кричать в подушку, рвать бумагу, принимать холодный душ или опускать лицо в таз с холодной водой. Но, к сожалению, это не универсальные советы, все очень индивидуально, каждому нужно искать свой вид замещающего поведения.
К примеру, одна клиентка, которая вредила себе тем, что тушила окурки о кожу, нашла такой выход: в момент приступов она уходит в лес и ломает там кусты, ветки деревьев, приводит примеры из практики Юлия Метелица.
Другой девушке помогает семья: все уже знают, что в стрессе она способна на селфхарм, и начинают убеждать ее не делать этого. Но это не защищает на 100 %, поскольку девушка не всегда в окружении близких. Кто-то может и не найти своего замещающего поведения, потому что на самом деле не хочет избавиться от этой привычки. Бывают случаи, когда альтернатива не менее деструктивна.
— В моей практике был случай, когда молодой человек заменил самоповреждения на алкоголь. По его словам, он чувствовал: если не выпьет, то что-то с собой сделает. Но это неподходящая альтернатива: последствия алкоголя тоже могут быть опасными.
За селфхармом могут стоять чувства аутоагрессии, одиночества, вины. Понимая это, можно искать пути помощи и альтернативного поведения. Например, если доминирует агрессия, нужно выплеснуть ее во внешний мир (рвать бумагу, бить подушки и пр.). Если одиночество — идти за помощью к друзьям, специалистам. Наиболее сложны случаи, когда в основе лежит самонаказание за вину.
— Вина — частый спутник селфхарма, — объясняет психолог. — Человек винит во всем себя, хотя на это нет никаких оснований. Нужно понимать, что патологическое чувство вины нам всегда кем-то привнесено. Когда вина наша, мы ее осознаем и не загоняемся, потому что можем исправить. А вот с привнесенной виной справиться сложнее, потому что она, как правило, сформирована систематическими обвинениями со стороны значимых близких.
Например, постоянными родительскими упреками, оскорблениями. «Если мама/папа/старший брат мне такое говорят, что же скажут другие?» — думают такие подростки. Так формируется чувство вины, неуверенности, боязни предъявлять себя миру. «Скажи свинье, что она собака, и на сотый раз она загавкает» — это грубое сравнение, но оно хорошо иллюстрирует проблему. Если ребенок постоянно получает такие сигналы от близкого окружения, то начинает верить, что он плохой, неудобный, что без него всем станет лучше. И его будет сложно в этом переубедить. Потребуется длительная терапия.
Еще одна проблема в том, что селфхарм у многих происходит неосознанно.
— «Внезапно возникло желание, и я уже в луже крови» — такое часто приходится слышать от пациентов, — рассказывает Юлия Метелица. — И такие ситуации наиболее опасны, потому что могут закончиться непреднамеренным суицидом. С данными случаями работать сложнее.
Поэтому основной совет — делиться своей проблемой с тем, кому доверяете, и обращаться за помощью к психологу, психотерапевту, которые помогут понять причину, найти замещающее поведение и разобраться с чувствами.
— Таких пациентов отличает неумение говорить про чувства, распознавать их и делиться ими. Этому нужно учиться, чтобы не держать все в себе, — отмечает Юлия Метелица.
Некоторые специалисты советуют таким пациентам вести дневник: записывать вид самоповреждений; события, которые вызывают желание причинить себе вред; выгоды, которые дают самоповреждения; вид альтернативного поведения.
— Этот метод может сработать, если у человека есть искреннее желание искоренить привычку. Все терапевтические методы работают только тогда, когда люди сами хотят решить свою проблему. Но это желание есть далеко не у всех. Некоторые обращаются за помощью, чтобы их пожалели, чтобы выговориться, но при этом продолжают свою практику, мол «а руки заживут, не волнуйтесь». Но нужно понимать, что в какой-то момент руки уже могут не зажить, так как регенерация наших клеток не бесконечна. Поэтому нужно все же нацелиться на поиск безопасного поведения. Альтернативу всегда можно найти, если искать, — уверена психолог.
Как вести себя близким
От поведения окружения зависит многое.
— Представьте, насколько человек страдает, раз сам себя готов уничтожать, насколько у него зашкаливает уровень внутренней боли, что он сам себе наносит увечья. Поэтому ему нужна помощь, а не осуждение, — подчеркивает специалист. — Никаких подозрительных взглядов, осуждающих слов, критики. Наоборот: быть максимально понимающими и принимающими.
Часто близкие, даже замечая повреждения на теле родного человека, очень холодно реагируют на это или делают вид, что ничего не произошло. Это неправильно. Нужно обязательно говорить про это и задавать вопросы:
— Что с тобой происходит?
— Как ты себя чувствуешь?
Особенно важен последний вопрос. Он практически никогда не звучит в нашем обществе. И если мы хотим помочь близким справляться с внутренними проблемами, нужно заучить его и практиковать.
Как правило, селфхарм появляется в подростковом возрасте. Какие признаки могут подсказать взрослым, что с ребенком что-то не так? Юлия Метелица перечислила основные:
— Сегодня благодаря техническому и социальному прогрессу у нас появилось больше времени и ресурсов, но мы направлены каждый на себя, и от этого безумно одиноки. Стало больше комфортных условий, но меньше человеческого тепла. А без него человек страдает — каждый по-своему. Поэтому хотелось бы посоветовать быть внимательными к своим детям и близким. Внимание – это не контроль и научение, а любовь, доверие и принятие, — подчеркивает психолог.
Фото носят иллюстративный характер. Из открытых источников.
Что делать, если вы подверглись жестокому обращению в милиции? Советы от правозащитников
Что необходимо предпринять, чтобы факт в отношении вас или ваших близких был расследован.
Коалиция гражданского общества против пыток и безнаказанности в Таджикистане подготовила рекомендации на случай, если вы пострадали от пыток или жестокого обращения в стенах правоохранительных органов.
Правозащитники составили список последовательных шагов, которые необходимо предпринять, чтобы факт в отношении вас или ваших близких был расследован.
Пытками являются боль или страдание, физическое или нравственное, которые причиняются государственным должностным лицом или иным лицом, выступающим в официальном качестве, с определенной целью, например, для того чтобы заставить подписать признательные показания или самооговор.
Я ничего плохого не сделал…
Если я сразу соглашусь на все условия, меня отпустят?
Возможно. Но если вас заставили признаться в преступлении и подписать бумаги, вас могут поместить в изолятор временного содержания.
По закону, в ИВС вас могут держать не более 72 часов, по истечении этого срока задержанный должен быть освобожден либо в отношении него применяется другая мера пресечения.
Вы не обязаны никуда идти, если…
Прежде, чем что-то потребовать от вас, должностное лицо или иное лицо, выступающее в официальном качестве, должно представиться, назвать свою фамилию и должность, а также показать вам свое служебное удостоверение.
Следует всегда помнить, что вы не обязаны никуда с ним идти, если вам предварительно не объяснили основания задержания.
Другая важная деталь при задержании — это протокол. Если вы являетесь подозреваемым по уголовному делу, то его должны составить в течение трех часов после задержания.
Если вас все-таки задержали…
По закону вы имеете право: узнать причину задержания; вызвать адвоката; сообщить родным и близким о вашем местонахождении.
Давать объяснения и показания — это ваше право, а не обязанность. Помните, все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Что делать, если я все-таки подвергся пыткам…
Если вы находитесь на свободе, напишите заявление на имя прокурора. Обратитесь в правозащитную организацию, где вам окажут правовую помощь и разъяснят процедуру прохождения судебно-медицинской экспертизы.
Прокурорская проверка может занять срок до 1 месяца.
Если вы находитесь под стражей, потребуйте адвоката и расскажите ему. Он поможет написать заявление или подаст его от вашего имени.
Могу ли я встретиться с адвокатом наедине?
Да. Адвокат имеет право попросить сотрудников выйти из комнаты допроса, чтобы поговорить наедине.
Что делать, если синяки уже прошли?
Если на вашем теле уже не осталось следов пыток или жестокого обращения, экспертизу пройти все-таки стоит.
Могут ли мне отказать в возбуждении уголовного дела?
Вероятность есть. В таком случае вы можете подать жалобу в прокуратуру или даже в суд.
Если дело все-таки возбудили. Что дальше?
Наберитесь терпения… Расследование и рассмотрение в суде будет вестись по статье 143 прим 1 УК РТ (пытки).
Что делать, если пытают в полиции
Поэтому запрет на применения пыток является безусловным, а лица, виновные в их применении, подлежат уголовному наказанию.
Немаловажную роль в искоренении проблемы пыток в правоохранительных органах должна играть прокуратура. На практике встречаются единичные случаи, когда органы прокуратуры проявляют инициативу в этом вопросе и самостоятельно проводят расследование жалоб на применение пыток. Но такие случаи, скорее всего, исключение из правил. В целом же бездеятельность органов прокуратуры по борьбе с пытками в настоящее время в большинство правозащитников расценивают как саботаж.
В таких условиях важное значение имеет то, как граждане, подвергнувшиеся пыткам со стороны сотрудников правоохранительных органов, их родственники и адвокаты реагируют на факты применения пыток.
Существенную помощь в этом может оказать брошюра «Борьба против пыток в правоохранительных органах: рекомендации правозащитным организациям». Практическое пособие», подготовленное авторским коллективом Нижегородских общественных организаций «Комитет против пыток» и «Нижегородское общество прав человека».
Если вас заинтересовало пособие «Борьба против пыток в правоохранительных органах: рекомендации правозащитным организациям» и вы хотите с ним ознакомиться, получите доступ к нему на странице «Библиотека».
Жизнь после пыток
История Мардироса Демерчяна достаточно известна в России во многом благодаря сотрудникам фонда «Общественный вердикт». Этот человек был задействован во время так называемой олимпийской стройки в Сочи, именно там все это происходило, и вот до сих пор, уже с 2013 года, это дело никак не прекращается.
Марьяна Торочешникова: В истории с Демерчяном все достаточно плачевно. Во-первых, ему сильно испортили здоровье. Во-вторых, насколько я понимаю, он не может сейчас найти нормальную работу, а у него есть жена и дети, которых нужно кормить. Он существует на деньги, которые берет где-то в долг под свое честное имя, и на помощь добрых людей.
Ксения, вы встречались с Мардиросом? Какие впечатления у вас остались от всей этой истории?
Марьяна Торочешникова: А такие истории интересны обществу, тем, кто никогда не сталкивался с подобными проблемами?
Ксения Гагай: Трудно сказать. Если брать какую-то типичную медийную картину, то это не интересно. Но нам же рассказывают о войне, о Холокосте, потому что очень важно сохранить для нашей исторической памяти, что это было, и так быть не должно.
Марьяна Торочешникова: Насколько охотно откликается на это общество, журналисты?
Наталья Таубина: Это очень тяжелая история, и всегда приятнее смотреть что-то позитивное: котяток или, может быть, сложную историю, но заканчивающуюся победой, позитивом, а смотреть трагедию, смотреть, как люди изо дня в день проходят через испытания, довольно сложно. Тут и со стороны общества требуется некое мужество, чтобы взять себя в руки и начать это смотреть, осознавать, рефлексировать на этот счет, а дальше уже пытаться что-то делать.
Марьяна Торочешникова: А насколько это масштабная проблема? Несколько лет назад правозащитники заказывали исследования в Институте социологии РАН, и тогда социологи пришли к выводу, что каждый пятый гражданин России подвергался пыткам и жестокому обращению со стороны сотрудников правоохранительных органов. Вот эти цифры потеряли свою актуальность? Что-то изменилось за эти годы? Ведь если это действительно так, то жить страшно!
Ксения Гагай: Да. Мы уже были в Иркутске, сняли материал, познакомились с Мариной, с ее семьей. Там потрясающая история!
Марьяна Торочешникова: А что сейчас происходит с теми полицейскими?
Наталья Таубина: Нельзя сказать, что это повсеместная практика, тем не менее, такое явление существует. Может быть, не всегда это доводится до создания организации, но известен, например, случай, когда мама ребенка, которого подвергали насилию в детском саду, выучилась на юриста, чтобы более грамотно отстаивать свои права и добиваться справедливости. И таких историй довольно много.
Марьяна Торочешникова: Тот же Ильдар Дадин!
Марьяна Торочешникова: Да, его обвиняли в применении пыток, хотя он этого не делал.
Марьяна Торочешникова: У многих уходят годы на то, чтобы добиться справедливости. В начале апреля пришла информация из Европейского суда по правам человека, который рассмотрел дело аж 2006 года. Александра Моргунова в Оренбурге задержали по подозрению в краже со взломом, и, по его словам, полицейские заставляли его давать признательные показания, пытая его с помощью противогаза, душили его полиэтиленовым пакетом и еще избили бейсбольной битой. А полицейские в своих объяснениях по поводу того, как появились побои на теле задержанного, говорили: «Он упал на пол и стал биться о деревянные столы и стулья».
Александр Моргунов добивался справедливости, неоднократно обращался в правоохранительные органы, в суды, в прокуратуру, но полицейских к ответственности так и не привлекли. И только судьи в Страсбурге решили, что действительно была нарушена статья Конвенции, которая говорит о недопустимости пыток и обращения, унижающего достоинство человека, и ему назначили компенсацию в 20 тысяч евро. Но все это случилось давно, и понадобилось 11 лет и Страсбург, чтобы проблема решилась.
Почему российские власти не заинтересованы в том, чтобы привлекать к ответственности тех, кто пытает людей? Когда вы, Ксения, снимали фильмы, вы пытались поговорить с кем-то из полицейских, из прокуроров?
Марьяна Торочешникова: Наталья, а у вас есть ответ на вопрос, почему российское государство не хочет привлекать к ответственности людей, которые пытают и унижают других?
Марьяна Торочешникова: Если только какой-то шум был на центральных каналах, как, например, с этим ОВД «Дальний» в Татарстане… Или недавняя история про молодого человека, избитого в полиции, о котором Малахов рассказал на Первом канале, и там как-то быстро зашевелились.
Наталья Таубина: Да, в таких случаях этим делам придается приоритет, их начинают быстро расследовать. А если расследовать все остальные случаи, и расследовать эффективно, в соответствии с рядом международных стандартов, которые Россия подписалась выполнять, тогда будет видно, что это не одно-два, а сотни, если не тысячи дел.
Марьяна Торочешникова: Когда это спецподразделение только учреждали, там было совсем немного сотрудников.
Когда мы в 2010-11 годах проводили исследования и разговаривали со следователями Следственных комитетов в регионах, они говорили: «Я начал расследовать заявление: пожаловались на сотрудника полиции, я возбудил дело, так мне из полиции машину перестали предоставлять». И он оказывается в ситуации, когда не может ничего делать по другим преступлениям. Он же не ходит сам в поисках свидетелей и потерпевших, всю оперативную работу осуществляют полицейские, и следователь от них зависит. И вот этот конфликт интересов до сих пор не разрешен, и следователи просто скованы по рукам и ногам.
Марьяна Торочешникова: Мне непонятно, как эти люди проходят аттестацию. Почему остались такие люди, когда милиция переделывалась в полицию? И почему такие методы используются сейчас, когда чуть ли ни с каждого канала можно услышать слова «фашисты» и «садисты» в адрес известных людей, и говорят, что «мы за все хорошее, против всего плохого», а тут люди как раз и используют такие садистские методы?
Кроме того, у нас же в полиции очень большая проблема с психологической помощью сотрудникам. Это тяжелая, очень сложная работа, и я думаю, что при отборе на эту службу люди проходят какие-то психологические тесты, но они тоже формальные. Если бы такая психологическая работа была более серьезной, и людям на самом деле помогали бы, может быть, всего этого было бы меньше.
Марьяна Торочешникова: Не говоря уже о профессиональной деформации человека, который приходит в систему, видит, что там происходит, и невольно становится частью этой же системы, повторяя то, что раньше его, может быть, сильно возмущало. Я знаю, что «Общественный вердикт» специально исследовал ситуацию, связанную как раз с реформой российской милиции-полиции, отслеживал, как менялись полицейские на протяжении этих лет, начиная с 2011 года, когда реформа была запущена. Что-то изменилось в хорошую сторону?
Наталья Таубина: Процесс переаттестации полицейских был непрозрачным, и тогда было очень много публикаций, связанных со скандальными историями этой переаттестации. В распоряжении президента Медведева было сказано, что ведомство нужно сократить на 20%, и вот аккурат 20% не прошли переаттестацию. Все это выглядело, скорее, бюрократически-количественно, вряд ли кто-то по существу разбирался в ситуации. Тогда было много выступлений и со стороны профсоюзов, и просто в СМИ о том, что в результате этой переаттестации избавились от неугодных. Да, остались те, кто встроился в систему, и если система позволяет незаконные методы, если она не наказывает за них, то почему ими не пользоваться?
Наталья Таубина: Но, опять-таки, мы не знаем, это полицейские, учителя или медики. Кроме того, к реальному лишению свободы из этих 462 человек были приговорены меньше сотни, а большинство из них получили наказания в виде штрафов, что удивительно, потому что эта статья не предусматривает штрафов.
Да, есть на всю страну четыре сотни дел, которые закончились судебным решением: вот 400 должностных лиц на всю страну были признаны виновными в превышении должностных полномочий. Но когда мы смотрим на конкретные дела, там есть медицина, подтверждающая телесные повреждения, есть свидетели, есть видеозаписи в отделах полиции, а дела дальше не расследуются, и система старается всеми правдами и неправдами их замять, спустить на тормозах. И сотрудники полиции видят, что можно так действовать. Более того, над ними довлеют показатели и вся остальная упомянутая история.
Наталья Таубина: Это и есть пыточные условия!
Марьяна Торочешникова: А кто здесь может что-то изменить?
Ксения Гагай: Здесь важен общественный резонанс. Чем больше мы будем об этом говорить, чем больше люди будут узнавать, тем лучше. Когда этих людей будут знать в лицо, когда это будет медийной повесткой дня, тогда что-то будет меняться. Тогда и люди, которые с этим сталкиваются, будут понимать: меня не убьют, если я пойду и напишу заявление на этого полицейского, и возможно, даже есть надежда на справедливость.
Марьяна Торочешникова: Но ведь люди не очень верят полицейским. Согласно недавнему опросу ВЦИОМа, выяснилось, что половина людей, пострадавших от преступлений, вообще не обращались за помощью в правоохранительные органы, потому что считали их неспособными помочь. А из тех, кто все-таки обращался в полицию, 17% признались, что полицейские пытались отговорить их от подачи заявления.
Марьяна Торочешникова: Это новое преступление, которое тоже вряд ли когда-либо будет расследовано.
Марьяна Торочешникова: И во всем этом есть некое лукавство: чтобы утверждать, что донос был ложный, если исходить из презумпции невиновности, то должен быть, по меньшей мере, оправдательный приговор в отношении этих полицейских, которых кто-то оговорил. А здесь решающим является слово следователя, который прекращает дело о пытках.
Марьяна Торочешникова: Да, здесь в чистом виде конфликт интересов! Конечно, если так работать, то ни о каком прекращении пыток говорить не приходится, разве что ЕСПЧ поможет. Там же, помимо решений о выплате компенсаций, есть еще общие рекомендации, которые должно принять государство. Часто ли обращают внимание на такие рекомендации по пыточным делам?
Наталья Таубина: К сожалению, мы не видим каких-то серьезных изменений, связанных с так называемыми мерами общего характера. Конечно, когда в отношении одного государства вынесен уже не один десяток таких решений… Только за 2016 год дел по пыткам было несколько десятков.
Марьяна Торочешникова: Да, у меня есть свежая статистика дел Европейского суда. По статье о запрете бесчеловечного или унижающего достоинство обращения (это статья 3-я Европейской конвенции) против России только в 2016 году было вынесено 64 постановления.
Наталья Таубина: ЕСПЧ таким количеством постановлений уже однозначно говорит, что существует системная проблема, а значит, требуются меры общего характера. Но природа Европейского суда такова, что он не диктует, какие меры должны быть приняты государством, если оно добросовестно следует Европейской конвенции о защите прав и свобод граждан, а страна должна сама проанализировать свою систему и слабые места в ней, разработать меры, принять их и дальше менять ситуацию.
Ведь и сама эта реформа началась, собственно говоря, из-за общественного запроса, медийного и общественного резонанса, то есть власть почувствовала, что общество уже не готово с этим мириться. Но дальше, может быть, и наша вина была в том, что мы не требовали, чтобы эта реформа пошла так, как надо, чтобы все шаги были сделаны качественно и привели к серьезным изменениям.
Ксения Гагай: Безусловно! Вот у Мартироса Демерчяна серьезная психологическая травма, и это видно невооруженным глазом. Там даже есть заключение врача, ему предложили сделать инвалидность из-за этой психологической травмы. Психолог со стороны нашего фонда работал в Мартиросом, но и речи не было о помощи со стороны больницы, например, в которую он обращался.
Марьяна Торочешникова: А вообще такие службы существуют?
Например, в Грузии начали работать государственные службы психологической поддержки жертв пыток. Это потихоньку происходит, но далеко не в каждом государстве.
Иногда мы годами пытаемся добиться от следствия, чтобы дело было расследовано, и параллельно идем в гражданский суд, чтобы получить компенсацию за неэффективное расследование, за волокиту, за бездействие. Через это судебное решение мы, с одной стороны, все-таки, хоть и косвенно, но заставляем государство признать факт пыток, а с другой стороны, потерпевший получает компенсацию, хотя бы финансовую, за то, что он годами пытается добиться справедливости, а следственные органы ему в этом отказывают. Если несколько лет назад это были одна, две, три тысячи рублей, то сейчас мы уже можем говорить о нескольких десятках тысяч, хотя в исковых требованиях мы заявляем намного более серьезные суммы. Мы берем цифры не с потолка, а ссылаемся на практику Европейского суда.