чем накрыли чернобыльский реактор
Восьмое чудо света: новый саркофаг над Чернобыльским реактором
На строительство нового саркофага для Чернобыльской АЭС ушло два десятилетия. Он больше стадиона Уэмбли и выше статуи Свободы, выше Троицкой башни Кремля и почти такой же высокий, как пирамида Хеопса. Ему надлежит запечатать место катастрофы на 100 лет. Недавно поглазеть на стометровый высотой саркофаг (если можно так выразиться) стянулись многие мировые лидеры. Далее рассказ очевидца — корреспондента BBC Кристиана Бориса.
Саркофаг в Чернобыле крутое и величественное сооружение.
Обзор на новый саркофаг в Чернобыле
Гостеприимную палатку возвели сразу за воротами Чернобыльской АЭС возле Припяти на Украине. В палатке много окон, чтобы каждый мог видеть все своими глазами. Все гости здесь наблюдают заключительный этап 30-летней работы по очистке с тех самых пор, когда в 1986 году взорвался один из реакторов станции. Чернобыльская катастрофа до сих пор лежит темным пятном на ядерной энергетике. И другие серьезные происшествия, такие как авария на Фукусиме в Японии в 2012 году — единственный другой инцидент, набравший максимум из семи баллов по Международной шкале ядерных событий — только усугубляют событие в Чернобыле.
Также эта авария запустила цепочку реакций и мер по обеспечению ядерной безопасности во всем мире. Все это место нужно заключить в огромную структуру, саркофаг, который герметизует и запечатает некоторые из наиболее опасных отходов в мире хотя бы на 100 лет.
Издали конструкция не кажется менее масштабной.
Более двадцати лет потребовалось на то, чтобы завершить процесс. Одним из почетных гостей стал Винс Новак, директор по ядерной безопасности Европейского банка реконструкции и развития. Новаку было 30 лет, когда все это произошло. Теперь ему больше 60-ти, и он приехал понаблюдать за тем, как работа всей его жизни буквально занимает свое место.
Подписывайтесь на наш канал в Яндекс Дзен. Там можно найти много всего интересного, чего нет даже на нашем сайте.
Гигантская структура весом в 35 000 тонн рядом с нами провела последние несколько дней в череде последних приготовлений. Саркофаг — Новый безопасный конфайнмент, или Укрытие-2, — довольно высокий. Но он больше похож на огромный металлический сарай или ангар.
И его вид указывает на его историческое значение. НБК — не только крупнейший из объектов, которые люди когда-либо передвигали, это также символ того, что мы можем сделать, когда ставки очень высоки. Хочется надеяться, что этот саркофаг подведет черту под этой катастрофической главой в истории ядерной энергетики. Но когда впервые в 90-е годы выдвинули идею создать эту гигантскую постройку на безлюдной земле Чернобыльской АЭС — где уровень радиации по-прежнему опасно высок — люди сочли ее сумасшедшей.
Проекты саркофага
Но это далеко не самое странное предложение, которое доводилось слышать Новаку. За годы работы над проектом он получил тысячи надуманных воззваний. «Самое безумное предложение, которое я слышал, на самом деле поступило мне пару дней назад. Российский ученый написал нам по электронной почте и предположил, что знает, как можно было бы восстановить станцию».
Этому не бывать. 26 апреля 1986 года четвертый реактор на Чернобыльской атомной электростанции взорвался во время рутинных испытаний. Пожар бушевал девять дней. Защитная оболочка из бетона и стали разрушилась, и перегретое топливо расплавило полы и ушло в основание. Горящий реактор выбросил радиоактивные изотопы в атмосферу. Радиоактивные осадки прошли через всю Европу аж до Скандинавии — но больше всех пострадали, конечно, Украина, Беларусь и Россия.
«Тогда я и представить не мог такой структуры», рассказал мне Бликс, когда мы стояли возле саркофага. «Я летал над этим местом на вертолете и только и мог думать: какая ужасная трагедия. На месте горящего графита поднимался черный дым, и я пытался сообразить, что делать нам в МАГАТЭ».
Многие политики не поверили официальным сообщениям советского правительства, которое хотело защитить репутацию своей ядерной энергетической программы. Бликс знал, что его организация должна была стать основным источником объективной информации. Когда он вышел на сцену в Москве, чтобы сообщить миру о масштабах катастрофы, его команда начала собирать технических экспертов, которые могли бы понять, что делать дальше.
Гости наслаждаются виртуальной реальностью
В то же время Советский Союз посылал десятки людей — по большей части плохо оснащенных и плохо обученных — проводить экстренную зачистку. Первой команде было поручено взять пожар на АЭС под контроль. На это ушло девять дней, и по крайней мере 28 человек, как известно, погибли в результате облучения за это время.
Ликвидаторы чернобыльской катастрофы
Эти мужчины и женщины стали известны по всему Советскому Союзу как ликвидаторы. В прошлом году мне удалось провести два дня с группой ликвидаторов, которые прибыли в Чернобыль, чтобы отметить 30-летие своего пребывания здесь.
Они служили пожарными в Ивано-Франковске — в 600 километрах от Чернобыля — когда произошла авария и получили уведомления с вызовом на место аварии. Тогда никто из них не имел малейшего представления, что происходит на самом деле. Группа, с которой я общался, говорит, что работала над деактивацией третьего и четвертого реакторов. Затем они помогали построить структуру, которая хранила радиацию до сих пор.
Чтобы не пропустить ничего интересного из мира высоких технологий, подписывайтесь на наш новостной канал в Telegram. Там вы узнаете много нового.
Ушло 206 кошмарных дней, чтобы построить первый саркофаг, 400 000 кубометров бетона и 7300 тонн металлического каркаса. «Мы работали в три смены, но только по пять-семь минут, из-за опасности, которая тогда была», говорит лидер группы Ярослав Мельник. «По окончании мы выбрасывали одежду в мусор».
Другие убирали загрязняющие вещества и эвакуировали гражданское населения. Тысячи ликвидаторов умерли во время этой работы. И еще больше страдали от ужасных долгосрочных болезней от острого радиационного воздействия.
Как не крути, а там все равно работают люди.
Несмотря на героические усилия ликвидаторов, первый саркофаг никогда не задумывался как долгосрочное решение. Но пока в 1991 году не распался Советский Союз, истинное положение дел оставалось неясным. В том хаосе МАГАТЭ быстро осуществило проект по изучению всех подробностей советских реакторов.
Он и стал технической основой, на которой весь остальной мир начал решать эту проблему. Через несколько месяцев после того, как советский флаг опустился над Кремлем в последний раз, Украина запустила международный конкурс идей о том, как сделать Чернобыль безопасным снова.
Кто строит новый саркофаг в Чернобыле
Победа досталась французскому консорциуму с его планом «Решение», который включал помещение всего построенного советскими силами саркофага с поврежденным реактором внутри в совершенно новую структуру. Но контрольный перечень для этого задания был поразительно сложным.
И он и должен был быть сложным. Саркофаг должен был простоять по меньшей мере 100 лет. И его надлежало строить недалеко от высокорадиоактивного места без риска для рабочих, а после передвинуть на окончательное местоположение, дальше чем когда-либо вообще двигали нечто такое огромное.
Через десять лет после катастрофы процесс, наконец, пошел. В июле 1997 года лидеры G7 встретились в Денвере и договорились вложить 300 миллионов долларов в проект. Несколько месяцев спустя американский вице-президент Альберт Гор, президент Украины Леонид Кучма и президент Европейского банка реконструкции и развития встретились в Нью-Йорке для официальной передачи денег. «Эта встреча положила начало родословной всего этого мероприятия», говорит Новак.
Все самые свежие новости из мира высоких технологий вы также можете найти в Google News.
Первым делом проекта должно было стать укрепление существующего саркофага, чтобы он не разрушился раньше времени. Все десять лет после катастрофы, единственным, что помешало дальнейшему разрушению реактора, была эта бетонная структура, спешно возведенная в ужасных условиях в течение нескольких месяцев после аварии. Уровень радиации внутри, по оценкам, может достигать 10 000 рентген в час, в 20 раз больше смертельной дозы. Структура была в плохом состоянии, но простыми ремонтными работами ее было не залатать.
«Все предложения должны были учитывать радиоактивное загрязнение, говорит Новак». Защита рабочих была главным приоритетом. Последнее, чего кому-то хотелось, это загубить еще больше людей.
Число мнений еще больше усложняло процесс. «Сотни людей принимали решения, включая инженеров, регуляторов и политиков», говорит он. «Некоторые из них имели собственные идеи, некоторые руководствовались планами других».
Однако Новак говорит, что пессимизма в нем никогда не было. И все благодаря, отчасти, специальной команде из 12 ядерных экспертов со всего мира под руководством Карло Манчини из Италии. Члены этой группы не подчинялись конкретному правительству или организации и после одобрения международных представителей, их решения нельзя было отменить ни по каким причинам.
Тем не менее потребовалось еще 10 лет, чтобы подготовить место под новую структуру. «Мы думали, что должны любыми средствами избежать коллапса, поскольку коллапс мог создать чрезвычайно сложную, если вообще возможную, среду для работы», говорит Манчини.
Насколько все плохо, они поняли, только когда начали работать в 1999 году. Всю структуру строили при помощи вертолетов, куски сбрасывались один на другой и не скреплялись между собой.
«Они просто там лежали, и очень быстро стало ясно, что либо движутся стены, либо вся эта конструкция. Еще дюйм — и вся конструкция могла осыпаться, как шалаш. Можно было разрушить все строение целиком».
Новак припоминает, насколько сложный это был для всех участвующих этап. И Европейский банк реконструкции и развития, и руководители проекта чувствовали, что условия для работы были совершенно неадекватными. Но риск ничегонеделания был еще выше. И они приняли решение вмешаться и, возможно, воспрепятствовать очередной катастрофе в Чернобыле.
Тем временем продолжалась работа над новым саркофагом. Французский консорциум Novarka получил задание на строительство, а в 2004 году правительство Украины одобрило дизайн. Чтобы свести к минимуму воздействие радиации на рабочих, Novarka решил возвести большую структуру в 300 метрах от места аварии и затем переместить ее в нужное место, как только она будет готова.
Где собирали фрагменты саркофага
Сегменты саркофага были фактически построены и предварительно собраны в Италии. Их нужно было отправить по морю в Украину, а затем на грузовиках доставить в Чернобыль. Потребовалось 18 кораблей и 2500 грузовиков, чтобы завершить этот монументальный переезд. Основная рама выстроилась на месте в конце 2014 года. К тому моменту прошло уже 28 лет с момента Чернобыльской катастрофы. Украина уже прошла через две революции и стояла на пороге полномасштабной войны.
Так все выглядит очень круто.
За следующие два года была собрана внутренняя часть саркофага, включая продвинутую систему вентиляции и дистанционно управляемые роботизированные краны, которые будут ликвидировать существующую и построенную советскими силами структуру и реактор после запечатывания.
В проекте участвовало более 10 000 человек. Манчини говорит, что очень доволен результатом. И гордится своим участием. Как раз подошла к концу его профессиональная карьера, и это — вишенка на торте. Многие из тех, кто оказался в этой палатке для гостей, разделяют чувства Манчини. Для Новака строительство этой гробницы было сродни строительству нового чуда света.
Как накрывают Чернобыльскую АЭС. Мы побывали на одной из самых грандиозных строек мира
Построив однажды Чернобыльскую АЭС, человечество теперь с удвоенной энергией возводит еще более крутой объект — навес, чтобы спрятать ее руины. Конструкции станции нестабильны, она продолжает жить внутри себя насыщенной и малопонятной жизнью. Чтобы защитить от всего этого окружающий мир, пока наши правнуки не придумают что-то получше, решили накрыть саркофаг огромной аркой. Новое укрытие требуется не просто построить, а еще и надвинуть на старый саркофаг. Нам не все равно: от станции до Беларуси километров 15. Кто-то там неосторожно чихнул — в Гомеле и Минске хватаются за дозиметры. Разумеется, мы пощупали каждый болт на уникальном сооружении.
В сопровождении специалиста информационного отдела станции Юлии Марусич шагаем к электричке, которая отвезет нас из города Славутича на АЭС. Несмотря на скорое отправление, у вокзальных касс немноголюдно.
— А билет где покупать?
— Какой билет? — Юлия пытается понять, чего я хочу. — А-а, билет… Это же рабочая электричка, только для персонала.
Сама поездка — любопытное мероприятие. Во-первых, мало кто из посторонних видел этот поезд изнутри. Во-вторых, маршрут интересный: поезд дважды без остановок пересекает белорусскую границу.
Изнутри — обычный старенький вагон. Некоторые окна кое-как заклеены скотчем — говорят, чтобы зимой не сквозило. Раньше при въезде в зону отселения была пересадка в другую электричку. Теперь ходит один состав. Сейчас пассажиров не много, основная масса уехала рано утром.
Здесь своя атмосфера.
— Нет сегодня нового некролога на доске объявлений — уже хорошо, — на АЭС ценят маленькие радости жизни.
— Пенсионеры, что ли, умирают?
— Да лет 45—60. В основном от сердечно-сосудистых заболеваний — это «наша» болезнь.
Вообще-то, за здоровьем персонала тут следят сурово. Говорят, процентов 80 «обычных» людей не прошли бы медкомиссию для допуска к работе. Тем, кто прошел, полагаются бесплатное питание, отпуск 56 дней, льготные путевки в украинские санатории (не на море).
У всех дозиметры. Если накопленная за определенное время (в некоторых местах можно находиться не больше двух часов) доза достигает предельно разрешенного значения, устройство подает сигнал, после чего смена для работника заканчивается.
— Зарплаты, пожалуй, с киевскими не сравнить, но повыше, чем у многих других, — отвечает на мой нескромный вопрос Юлия. — Ну так и мы ж не на конфетной фабрике работаем.
Насколько я понял, «повыше» — это тысяч 5—6 гривен (для рабочих специальностей).
Пересекаем границу. На местности это не обозначено, кусты такие же зеленые. Юлия говорит, догадаться, что ты в Беларуси, можно по ровным засеянным полям. (По цезию-137 здесь 1-5 кюри на квадратный километр, что считается низким уровнем. Кстати, неподалеку выращивают на экспорт знаменитую мраморную говядину.)
Чернобыль ч.6. Горячий расплав против холодной логики
Автор: Александр Старостин
Теперь нам снова прямая дорога обратно в 26 апреля 1986 года. Подлетев вместе с вертолётчиками сверху, мы проникнем в разрушенное здание и постепенно спустимся в самое пекло. Приготовьтесь.
Воздух
В Институте атомной энергии им. Игоря Курчатова об аварии узнали ещё ночью. После этого в экстренном порядке началось формирование первой делегации на станцию от ИАЭ, да и вообще правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии (ЛПА) на ЧАЭС (далее ПК). Возглавил её заместитель председателя Совмина СССР Б. Е. Щербина, в её составе также работали и министр энергетики А. И. Майорец, в чьём ведении находилась станция, и замминистра здравоохранения Воробьёв, и делегация от ИАЭ в составе первого замдиректора ИАЭ В. А. Легасова и В. А. Сидоренко, тогда зампредседателя Госпроматомнадзора. Что называется, опосредованно, в работе ПК участвовал весь ИАЭ, который был, по сути, старшим подрядчиком всех работ по ликвидации. ПК прибыла в Припять уже днём и разместилась в горкоме Партии.
Пока ПК размещалась в Припяти, в ИАЭ сформировался своего рода «мозговой центр», где активно работали с поступающими данными, анализировали их и, исходя из этого, предлагали дальнейшие действия по ЛПА и размышляли о причинах произошедшего. Руководил этим директор института и, по совместительству, президент АН СССР академик Анатолий Александров.
Однако самые первые действия начались ещё ранним утром в штабе Киевского военного округа. В 8 утра командующему ВВС Киевского военного округа (КВО) генерал-лейтенанту Н. П. Крюкову позвонил оперативный дежурный и сообщил, что на ЧАЭС необходим вертолёт с экипажем и специалистом по защите от ОМП. Задание поручили экипажу капитана Володина. В 9:00 Ми-8Т 255-й отдельной смешанной авиаэскадрильи поднялся в воздух с аэропорта Борисполь и взял курс на аэропорт Жуляны, где подобрал майора ГО, вручившего экипажу индивидуальные дозиметры, так как штатные было невозможно зарядить. Основной рабочий дозиметр ДП-3В был активен.
Командир экипажа вертолета Ми-8Т капитан С.И. Володин, начальник штаба ВВС КВО генерал-майор Н.Т. Антошкин, летчик-штурман старший лейтенант В.Н. Бушков и борттехник капитан А.В. Паньков. 1986 г.
Из Жулян машина пошла прямиком к ЧАЭС. Когда вертолёт приблизился к аварийной станции, Володин отдал приказ отслеживать дозиметром радиационную обстановку. По мере приближения к аварийному блоку она ухудшалась, пока не достигла значения в 25 Р/ч на высоте, что соответствовало 300 Р/ч на земле. Вертолёт ушёл в сторону Припяти и сел на окраине города. Майор ГО ушёл в город, доложил начальству результаты, после чего вернулся с новой задачей: облететь Припять и разведать радиационную обстановку, нанести на карту места с наибольшим уровнем загрязнения. Машина поднялась на малую высоту, после чего произвела облёт города, а зачем повернула на ЧАЭС. Машина подошла к реактору.
Когда Ми-8 оказался поблизости от шлейфа белого дыма, выходящего из разрушенного реактора, на остеклении кабины появились крупные капли, которые медленно растекались по стеклу, оставляя соляной след. Наклонившись над приборной доской, Володин посмотрел вверх. «Прямо над нами тянулся тот самый белесый дым, местами почти прозрачный, местами плотный, почти как облака. Взглянул на приборы – скорость 200 км/ч, высота 100 м, крен 15′. Кажется, все в норме». Вдруг борттехник выпалил: «Командир, ДП-3 зашкалил на последнем диапазоне!! Более 500 рентген!!» Как потом станет известно, внутри этого ядерного следа уровни достигали 1500 Р/ч. «Мы попали в самую «десятку». Немедленно приняли решение выходить из этой зоны. Со снижением и набором скорости начал отворачивать влево…» В кабину вбежал майор: «Командир, ты убийца! Ты что ж наделал? Мы же все покойники. У меня на приборе все зашкалило. Мы же все сильно облучились и, скорее всего, нам хана!» Майора пришлось выгнать из кабины.
Сергей Дроздов, статья «Воздушная битва за Чернобыль», «Авиация и время», №2, 3, 4, 5 за 2011 год
После этого вертолёт вернулся в Припять. Майор унёс свеженанесённые на карту данные начальству, но вскоре вернулся с фотографом и двумя работниками станции, уже получившими, судя по виду, солидную дозу. Экипаж успел выпить йод, пока их ожидал, но сильно лётчикам он помочь уже не мог – его надо принимать до похода в заражённую область. В 16:00, попав под моросивший дождь, вертолёт снова отправился к станции. Пассажиры сфотографировали блок, и вскоре Ми-8 снова сел на площадке в Припяти. После высадки пассажиров вертушка отправилась домой в Борисполь. Экипаж Володина отправился на отдых, а спустя пару дней в госпиталь. В следующий раз они поднимутся в воздух лишь в конце мая.
А на земле и вокруг начиналась лихорадочная работа. Ночью приняли ряд решений – о полной остановке всех трёх оставшихся блоков, об эвакуации, а также о забрасывании в реактор различных материалов. Делили эти материалы на несколько категорий, в соответствии с типом опасности, против которой было направлено использование тех или иных веществ. Так соединения бора являлись поглотителями и не давали развиться самоподдерживающейся цепной реакции, обеспечивая тем самым ядерную безопасность. Другие – доломит, песок и глина – должны были уменьшать радиационную опасность, то есть создать фильтрующий слой на пути выходящих из реактора радиоактивных материалов. Третьи – свинец, например – должны были поглощать тепло, предотвращая расплавление активной зоны и препятствуя развитию «китайского синдрома», то есть проплавлению топливосодержащей лавой элементов конструкции фундамента и попаданию этой лавой в заполненные в ходе попыток охлаждения реактора водой нижние помещения, а через них – в грунт. Эта опасность называлась тепловой. Само закидывание называли общим термином «тампонирование».
Для тех, кто не знает английский: группа Ми-6 доставляет в зону ЧАЭС груз свинца из аэропорта Борисполь. 1986 г.
Но как всё это добро доставить в реактор? Нужны вертолёты, много вертолётов. Уже в 22:00 по приказу командира ВВС КВО Крюкова по тревоге подняли 51-й отдельный гвардейский вертолётный полк. В течение ночи он перебазировался на аэродром Певцы под Черниговом. Первоначально оттуда выполнялась часть вылетов вертолётов в сторону зоны, однако из-за постоянно проводившейся дезактивации чернобыльских вертолётов фон начал расти, создавая помехи Черниговскому лётному училищу. Вертушки оттуда перебазировали, в Певцах остались лишь самолёты радиационной разведки Ан-24РР и разведывательные самолёты Су-24МР, фотографировавшие зону. Кроме того, именно в Певцы прилетали высокопоставленные чиновники и военные. Часть вертолётов базировалась под Овручем, но там базировались только относительно лёгкие Ми-8 и Ми-24РР. Для тяжёлых Ми-6 и Ми-26 родным домом стали сначала Певцы, а потом аэродром Малейки. С этих площадок вертолёты прилетали в зону и садились на спешно организованные площадки, которым присвоили обозначения «Кубок» (в Чернобыле), «Кубок-1», «Кубок-2» и «Кубок-3» (между Чернобылем и Рассохой). Первая площадка предназначалась для начальства, остальные же были оптимизированы каждая под свой тип вертолёта, что было вызвано различиями в техниках погрузки и захода на посадку. Кроме того, оборудовали и несколько промежуточных площадок погрузки рядом с местами сбора грунта – в пока ещё не покинутых сёлах, а также в Припяти, в том числе на центральной площади города. На всех основных площадках были организованы системы радиолокационной помощи при посадке, появились руководители полётов – словом, для максимально возможной эффективности было сделано всё.
За одно только 27 апреля удалось сосредоточить 80-90 вертолётов в районе ЧАЭС, в дальнейшем количество машин и экипажей заметно выросло. Всего в зоне довелось работать лётчикам из 48 частей со всего СССР, многие из них недавно прибыли из Афганистана. На местах всей этой противорадиационной мощью командовал генерал-майор Т. Н. Антошкин, а непосредственно сбросом руководили из припятской гостиницы «Полесье», с которой открывался отличный вид на разрушенный блок.
Первые мешки с глиной и песком упали в разрушенное здание уже в 10:00 27 апреля. За этот день сбросили 80 мешков, а требовалось, по первым оценкам, 50000 в общей сложности за всё время. Впрочем, основные тяжеловесы ещё не подключились. Однако технологию срочно требовалось улучшать.
Около открытой входной двери уложили максимальное количество мешков, которые должен был сбрасывать бортовой техник по моей команде. Сбрасывал он их визуально, на глазок; никакой прицельной аппаратуры для точного попадания в цель у нас не было, и все зависело от его глазомера и слетанности экипажа. На скорости 70-60 км/ч по команде «Сброс!» он самостоятельно прицеливается, и 2-3 мешка летят вниз; после чего докладывает: «Груз сброшен». Приступаю к разгону поступательной скорости и выполнению нового захода на цель.
Замкомандующего ВВС КВО по армейской авиации полковник Б. Нестеров, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»
А вот ещё один вариант:
Штурман вывел машину на цель с применением прицела для бомбометания, после чего подал команду «Давай». Шесть мешков были уложены предварительно на один из концов доски перед открытой дверью в борту. Двое других членов экипажа взялись за свободный конец доски и начали его приподнимать, пытаясь сдвинуть мешки одним махом в открытую дверь. Каждый мешок весил килограммов 50, т. е. всего было около 300 кг. Ребят было двое, им было тяжеловато. Я бросился им на помощь. Наконец мешки неохотно поползли вниз. Проследив за их полетом, я увидел стопроцентное непопадание.
Участник ЛПА на ЧАЭС Е. Игнатенко, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»
Столь низкая эффективность никого не устраивала. Лётчикам пришлось придумывать на местах. Сначала сделали какие-то ковши, ящики, чтобы груз выпадал сам, однако результата это не добавило. Тогда решили возить груз в парашютах на внешней подвеске. Для этого пришлось реквизировать у частей ВДВ около 19 тысяч парашютов различных типов. По другим данным применяли и тормозные парашюты реактивных истребителей. Применение новой технологии позволило сбрасывать за один заход с Ми-8 по 3 т грузов, с Ми-6 до 8 т, а с Ми-26 до 15 т.
Засыпали в мешки слои песка, затем несколько свинцовых болванок, далее снова слои песка и т.д. Затем расстилался парашют, предварительно отрезали парашютную систему с ранцем. Отрезали одну стропу. Расстилали парашют, складывали туда эти тяжелейшие, по 100 кг мешки с песком и свинцом, и чтобы этот гигантский мешок не болтался в полете, его обвязывали этой стропой. Подлетал очередной вертолет от реактора, садился. Рабочий подлезал под брюхо вертолета, передавал борттехнику в люк связанный «конец» парашюта с мешками. Тот прикреплял за ДП-63 (замок внешней подвески). После этого производили взлет на реактор.
Полковник В. Алимов, герой РФ, Участник ЛПА на ЧАЭС, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»
Поначалу парашюты падали в реактор вместе с грузом, однако потом, потеряв примерно половину, придумали, как использовать их много раз. Теперь подвеска стала многоточечной, а экипаж над реактором отвязывал два конца, и груз вываливался из импровизированного кармана под действием своей собственной массы.
В воздухе вокруг АЭС постоянно находилось 30-40 вертолётов, каждый из них сбрасывал в аварийный блок свой груз с интервалом в 2 минуты. Из-за такой загруженности связь работала на двух частотах – одна для управления на боевом заходе, другая для управления на этапе загрузки. Сброс осложнялся, во-первых, высокой температурой, резко снижавшей тягу двигателей, отчего вертолёты проваливались на 20-30 метров вниз, а во-вторых, наличием рядом трубы высотой 140 м, за которую цепляться было самоубийством. Сброс проводился на скорости 100-120 км/ч с высоты в 200 м.
Эффективность этих полётов нарастала с каждым днём. За 27 апреля сбросили примерно 150 тонн, за 28 апреля – 300 тонн, а 29 апреля уже 750 тонн. Но тут возникла серьёзная проблема. Температура реактора под слоем песка снова начала расти, а потому приняли решение сбрасывать в жерло материалы с более низкой температурой плавления, задачей которых было охлаждение реактора. Ми-6 полетели за свинцом и ружейной дробью в Борисполь, откуда вернулись той же ночью. Сброс металла начался уже на утро 30 апреля и доставил проблем. Дело в том, что груз представлял из себя комплект брусков весом 40-50 кг каждый. Мало того, что из-за возросшей инертности металл куда активнее раскачивался сам и опасно раскачивал вертолёт, так он ещё и резал парашютную ткань, ведь с брусков никто не стачивал заусенцы. Пришлось снова переделывать технологию – теперь груз ехал не в корзинке из парашюта, а в своеобразной авоське. Парашют цеплялся к узлу подвески вертолёта, а груз висел снизу на стропах. Очевидцы описывали загруженные таким образом машины как обвешанные гроздьями свинца. Тем не менее, несмотря на все злоключения, 30 апреля продолжили бить рекорды: за этот день сбросили 1500 тонн грузов, а в светлый праздник первомай – 1900 тонн. На тот момент было совершено 1113 вылетов. Эта цифра стала в итоге максимальной – от военных потребовали уменьшить интенсивность из-за опасений, что конструкции реакторного помещения могли не выдержать значительно возросшей нагрузки. В этом случае вся масса грозилась рухнуть в бассейны-барботёры, наполненные водой. Последствия были бы непредсказуемыми.
Разрушенный 4-й энергоблок, снятый с рабочего места Ми-6 подполковника А.В. Костенко. 9 мая 1986 г.
На этом работа вертолётов не закончилась, однако теперь их переключили на дезактивацию. Лишь отдельные машины теперь летали непосредственно над реактором, в основном с исследовательской целью. Дело в том, что вплотную не то что к реактору, к зданию энергоблока до сих пор подойти было нельзя, даже бронетехника с трудом могла справиться с этим, потому для исследования состояния реактора, анализа исходящих из него газов требовались вертолёты, которые смогли бы ювелирно опустить необходимые датчики в жерло, зависнуть на время сбора данных, а затем увезти их оттуда. Идею высказал академик Легасов. Первые тренировки начались 6 мая, когда стало понятно, что самая страшная — активная — фаза аварии пройдена. Теперь столь высокой интенсивности забросов не требовалось, а значит можно произвести первые научные исследования, что называется, вживую.
Николай Волкозуб
Проблемы начались сразу же. Датчик представлял из себя лёгкую термопару на тросе длиной 300 метров. При первой попытке зависнуть выяснилось, что несмотря на точное висение, груз под вертолётом ходил как маятник. Исправили просто: по всему тросу повесили стабилизирующие грузики. После этого датчик болтать перестало. В итоге 9 мая Ми-8 Волкозуба взял курс на ЧАЭС. За ним наблюдал руководитель полётов с гостиницы Полесье, а также Ми-26, висевший в 2 км позади Волкозуба.
За Припятью было намечено специальное место, и трос я сбросил в песок. Трос был радиоактивен.
Николай Волкозуб, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
В дальнейшем измерения с помощью термопары были повторены. Кроме того, аналогичную операцию (только не висение, а плавный пролёт) совершали с другим датчиком – контейнером с газоанализатором. Тем не менее, термопара не дала тех данных, которых от неё ожидали – они были слишком противоречивыми, не позволяя сделать выводы.
Во время тампонирования лётчики получали самые разнообразные дозы. Они зависели от целого ряда факторов – и от вертолёта, на котором они летели (Ми-26 был единственным из тампонировавших, кто имел хоть какую-то противоатомную защиту, Ми-6 и Ми-8 не имели даже гермокабины), и от вертолёта, который летел перед ними (Ми-26 из-за своих циклопических размеров поднимал куда больше пыли, а значит, фон повышался), и от времени, проведённого над реактором. Из-за жары (тучи над зоной сразу же начали разгонять, так как был очень высок риск переноса радиации с облаками, да и попадание воды в реактор было чрезмерно опасно) многие лётчики летали легкоодетыми, без респираторов. Поэтому пилотам старались обеспечить максимально тепличные условия – во время погрузок из отправляли в специальные палатки, дабы они не сидели в радиоактивных вертолётах, по ночам машины дезактивировали на аэродромах Малейки и Гончаровское, оставляя лишь один-два дежурных. Один Ми-6 был превращён в летающую столовую, привозившую продукты из-за границы зоны. Личный состав получал специальные медикаменты. Сначала это был йод, затем радиопротекторы, а с 15 мая – лекарства, повышающие сопротивляемость организма воздействию ионизирующего излучения.
К действиям вертолётчиков мы ещё вернёмся, а пока отправимся обратно на землю, в конец апреля.
На земле и под землёй
Для того, чтобы приступить хоть к каким-то работам на земле, да даже просто для того, чтобы понять, идёт ли реакция, необходимо было понять, насколько сильно заражена поверхность. То есть было понятно, что заражена она жутко, но насколько всё плохо?
Владимир Пикалов
Уже ночью с 26 на 27 апреля начальник химических войск генерал-полковник Владимир Пикалов объехал аварийный блок и произвёл замеры. Выяснилось, что наиболее безопасной стороной подхода к блоку была восточная, прикрытая зданием третьего блока, а вот с юга или с запад был риск очень быстро получить смертельную дозу даже за бронёй. Поэтому всё необходимое подвозили именно с востока. Вообще, войска РХБЗ появились в районе почти сразу, не уступив лётчикам в оперативности. Решением министра обороны уже 27 апреля 1986 г. была поднята по тревоге и переброшена военно-транспортными самолетами оперативная группа мобильного отряда ликвидации последствий радиационных аварий химических войск в составе 272 военнослужащих и 65 ед. военной техники. Уже в середине мая в зоне находилось 30 тысяч военных, почти половину из которых (44%) составляли бойцы частей и соединений РХБЗ. Вообще на плечи химиков лёг целый ряд задач. Они занимались радиационной разведкой и мониторингом, дезактивацией техники и местности, сбором и захоронением радиоактивных отходов, они, в конце концов, обеспечивали остальных оборудованием.
Вести наземную разведку начали уже 27 апреля, начав с территории АЭС, а затем распространив свою деятельность на всю зону, а также районы, расположенные за её пределами. Количество контролируемых точек только на АЭС увеличилось с 29 до 750 три раза в сутки. В 86 и 87 годах выделялось в среднем от 80 до 180 дозоров для контроля на машинах БРДМ-1РХ и БРДМ-2РХ (для тех, кто хочет чуть подробнее познакомиться с БРДМ — проходите сюда). Машины выезжали из лагеря, расположенного за пределами десятикилометровой зоны и следовали к точке начала маршрута разведки. От точки начала они следовали по точкам, заданным в маршруте. По прибытии на точку из БРДМа высаживались дозиметрист и командир машины. Они производили замер около земли (он так и назывался «земля»), а также на высоте в метр (это называлось «фон»). После этого машина двигалась к следующей точке. В зонах с очень высоким загрязнением обычно мерили из машины, либо замеряли с одной стороны следа, а потом подъезжали и замеряли с другой стороны.
БРДМ-2РХБ. Такое ощущение, что снято вооружение и одно из выдвигаемых колёс. 
На фоне БРДМ-2РХБ фотографируются разведчики в Припяти
Маршруты часто накладывались друг на друга, особенно летом, когда в силу общего снижения радиационного фона стали доступны новые области. После завершения маршрута БРДМ отправлялся на ПуСО – пункт специальной обработки, там машины мыли, дезактивировали и отправляли на базу либо, в случае невозможности дезактивации до должного уровня (обычно на каждом ПуСО, в зависимости от удаления от реактора, был свой уровень допуска) машина сначала отправлялась на площадку отстоя техники, где её радиоактивность постепенно снижалась, а потом либо на базу, либо на могильник. Точнее, так должно было быть. Сергей Мирный, химик-разведчик, в своих воспоминаниях писал, что обычно разведчики ПуСО избегали. Был риск остаться без машин, а пешком на такую разведку ходить, да по таким обширным территориям… Зона отчуждения ведь большая – радиус 30 км, а значит диаметр – все 60. А ведь следы выходили далеко за пределы этого круга, их тоже надо разведать и мониторить, чернобыльской радиацией загрязнило территорию Украины, Белоруссии (практически 1/5 территории) и РФ, а что-то дошло даже до США.
ПуСО
Но это будет позже, а пока после первичной разведки нужно было выяснить, идёт ли реакция? Эта информация была необходима для принятия дальнейших решений – ведь если реакция идёт, то она неуправляема, а значит её нужно срочно прекращать. Занялись выяснением военные. Они отправились к блоку на бронемашине, оснащённой датчиком присутствия нейтронных полей. Их результаты оказались неутешительными – поля есть, а значит, реакция активно идёт. Это требовало проверки, и к блоку на той же машине отправился академик Легасов. Он пришёл к выводу, что те потоки, которые уловили датчики военных – это не нейтронные излучения от работающего реактора, а гамма-излучение от обломков здания, реактора, да даже от земли. Учёные решили тогда оттолкнуться от другого – о ходе реакции могли свидетельствовать не только нейтронные потоки, но и наличие в воздухе короткоживущих изотопов йода – йод-181 и йод-184 в соотношении не в пользу долгоживущих элементов. Довольно быстро стало ясно, что это не так, количество короткоживущих изотопов быстро снижается, а значит, реакция не идёт. Тем не менее, учёные не исключали сохранения части кладки, достаточной для того, чтобы в нём шла самоподдерживающаяся цепная реакция. Впрочем, такая часть кладки долго существовать не могла. Она бы очень быстро разрушилась из-за перегрева.
Но где же, чёрт его подери, топливо?!
Сколько его выбросило, а сколько осталось внутри? Что происходит шахте реактора, да и существует ли реактор вообще? Эти сверхважные вопросы волновали всех, так как без достоверных ответов на них нормально проводить ликвидацию невозможно. Теоретический ответ на второй вопрос подготовили уже к лету. Для этого произвели целый ряд различных анализов. По предварительным прикидкам, за пределы блока выбросило всего около 4%, причём из этих 4% некоторая заметная часть дальше станции не улетела. Внутри же осталось 96%. Позже эти расчёты были подтверждены экспериментально.
Поиск топлива в итоге отложили на более поздний срок, а пока были куда более насущные задачи. Предполагая, что на месте бывшего реактора сейчас нечто расплавленное и неохлаждаемое, учёные пришли к выводу, что если конструкции реакторного помещения в силу тех или иных причин разрушатся (не выдержат новой нагрузки или же проплавятся), то расплавленная масса упадёт в заполненные водой бассейны-барботёры, что приведёт к мощному взрыву и новому заражению местности. Кроме того, существовали опасения, что расплав может попасть вообще на фундаментную плиту, которая такой температуры могла не выдержать. В этом случае существовал риск попадания сверхрадиоактивной массы в грунтовые воды – это совсем нехорошо, ведь тогда всё это попадёт в реку Припять, а через неё – в Днепр. Работа с обеими проблемами началась в первой половине мая. И вот здесь между разными источниками начинаются разночтения в точных датах.
Однако вода ушла в служебные соединительные помещения 3-4 блоков, которые представляли собой по сути единое здание. Жидкость откачивали военные, пожарная рота. Их было 11 человек под руководством капитанов Акимова и Зборовского. Ночью они в течение 24 минут проложили полтора километра труб, установили насосную станцию и начали откачку воды. И сразу же проблема – трубу передавила какая-то гусеничная машина, выполнявшая той же ночью какие-то замеры. Разрыв необходимо было немедленно заткнуть, бойцы снимали ОЗК, ремни, чтобы пережать течи и не допустить разлива радиоактивной воды. При этом насосная станция, которую расположили в закрытом помещении со сверхвысокой радиацией, постоянно глохла, и необходимо было её заново запускать. Спустя сутки её заменили. Основную массу воды за эти сутки откачали, бойцы получили высокие дозы, однако опасность взрыва и увода образовавшихся газов на Киев была ликвидирована.
По одним данным (в частности по документальной повести Ю. Щербака “Чернобыль”), работа группы Акимова и Зборовского продолжалась в течение ночи с 6 на 7 мая, следовательно группа Баранова работала раньше. По другим (в частности, так говорит ресурс “СоюзЧернобыль”), группа Баранова выполнила свою миссию 15 мая, а значит сдвигается и дата работы группы Акимова и Зборовского. Однако если вспомнить, что к 10 мая завершились операции по тампонированию реактора, к 1 мая, как считается, горящий графит наконец потух, а также принимая во внимание нижеописанные факты, я склонен считать более реальной версию с ранним завершением истории с водой из бассейнов-барботёров, то есть к 7 мая.
Что же касается охлаждения реактора снизу, то сначала решили заморозить грунт под фундаментом, создать там сплошной ледогрунтный массив. Специалистами в этой области были киевские метростроевцы. Им и поставили задачу пробурить несколько горизонтальных скважин под блоком, дабы эту заморозку осуществить. Сказано-сделано. Хотя тут надо отметить, что опыта горизонтальной заморозки метростроевцы не имели.
Пятого-шестого мая в район аварии начали прибывать метростроевцы и их оборудование. Сначала нужен был котлован, дабы под защитой третьего блока, где уровни радиации были относительно низкими, начать бурение. И уже при выкапывании котлована начались проблемы. Наткнулись на плиты, оставшиеся со времён строительства блоков – они были опорой кранов. Кое-как их вытолкали бульдозером. Приступили к бурению – и опять плита. Бур сломан. Плиты эти на схемах отмечены не были, их после строительства загнали в грунт да и забыли. В дело пошёл второй станок. Он наткнулся на щебень под плитой и сломался. Приняли решение бурить на метр глубже. Здесь уже пошло лучше. Пробурили 108 метров, однако дальше бур пошёл тяжело. Работы остановили, так как грунт отличался, а значит, равномерной заморозки не выйдет. Что делать?
Метростроители. Хорошо видны элементы колец туннеля 
Шахтёры 
В шахте, снова видны те самые кольца 
Примерная схема строительства плиты
На помощь призвали шахтёров. Пришла мысль – сделать ещё одну железобетонную плиту под уже существующей. В чём особенность? В плите были предусмотрены туннели и трубы, через которые предполагалось подавать жидкий азот, дабы охлаждать реактор. Что ж, метростроевцы достаточно быстро свернулись, на месте до 15 числа остались лишь их руководители – старшие инженеры, маркшейдеры. Они должны были объяснить прибывающим с Донбасса, Кривбасса, Мосбасса шахтёрам, где, что и как бурить. Работу выполняли активно, однако к июлю реактор начал затухать и охлаждаться, а потому его охлаждение уже не требовалось. Уже готовые туннели и скважины начали заливать бетоном, так как новая фундаментная плита всё же требовалась. Условия в тех шахтах и котловане были адскими: жара, забирающая и так мизерное количество свежего воздуха, высокий общий радиационный фон с отдельными очагами с мощностью дозы в 400-800 Р/ч.
А пока велись эти работы, над шахтёрами уже ходили люди. Да. Внутри аварийного блока. И не просто ходили, а работали. Их задачей было выяснение температуры расплавившегося реактора, ведь без этой информации нельзя было начать работу по строительству укрытия блока, да и работа шахтёров была не то чтобы бессмысленной, но слепой. Для температурных экспериментов необходимо проделать отверстия в стене бассейна-барботёра, дабы туда могли попасть работники ИАЭ и Института физики АН УССР. Делали эти отверстия с помощью специальных резаков, прожигавших бетонную стену толщиной с рост невысокого человека (1.6 м). К концу мая отверстия были сделаны. Замеры назначили на 29 мая, к этому времени приготовили уже оборудование для проведения эксперимента. Основной задачей было протянуть от БЩУ-3 до бассейна-барботёра через коридоры с огромным загрязнением, сложную систему люков, проходов и лазов тяжёлый толстый кабель. Фактически, путь через два энергоблока. К тому моменту, как провод и датчики были доставлены на третий блок, сварщики завершали резку труб, находившихся в соседнем с бассейном помещением. Из этого помещения предполагалось через отверстие ставить штанги с датчиками таким образом, что они упирались в потолок бассейна-барботёра. В само помещение бассейна залезать было категорически нельзя, там слишком высокий фон из-за находившихся внутри радиоактивных материалов.
На БЩУ-3 отрубили прямо топором кусок двери и втащили кабель.
Валентин Шаховцев, замдиректора института физики АН УССР, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль»
Охота на слоновью ногу
Само топливо ещё предстояло найти. В первые несколько недель думали, что основную массу выбросило в машзал. В пользу этого свидетельствовало, например, высочайшее его загрязнение. Однако это необходимо было проверить. В ИАЭ быстро изготовили специальные детекторы для «топографической» съёмки с вертолётов. Измерения быстро показали, что топлива там нет, а если и есть, то это мельчайшие частицы, то есть всё же не то, что искала Оперативная группа курчатовцев. Проводились и другие эксперименты, направленные, в том числе, на поиск топлива, например, эксперимент с опусканием с вертолёта термопары в развал реактора, о котором я уже рассказывал. Однако результаты этих экспериментов не удовлетворяли учёных. Что делать?
Внутрь блока пошли люди. Они искали и топливосодержащие материалы, и следы закидывавшихся с вертолётов мешков. И вот в какой-то момент, в июне исследователи в одном из помещений наткнулись на очень мощный источник излучения – свыше 3000 Р/ч (реальное число прибор показать не мог, это был предел его измерения, а стрелка ушла в зашкал). Возможно, это топливо? Пока понять это было нельзя – попасть в это помещение (оно имело индекс 217/2 и являлось коридором обслуживания) было пока невозможно.
Однако учёные не отчаивались и перешли к другим насущным задачам. Поход, в ходе которого обнаружили «светящее» помещение, был не первым и не последним. Постепенно на планах блока стали появляться отметки об уровнях загрязнения в различных помещениях. Одновременно с этим через каналы бывшей СУЗ предлагалось провести диагностику радиационного состояния блока. Эта диагностика помогла найти самое грязное место – подреакторное помещение 305/2, которое, как выяснится позже, после взрыва объединилось с шахтой реактора, так как нижняя биологическая защита взрывом была проломлена. Похоже, что основная масса топлива оказалась именно там.
Но требовалось контролировать и состояние шахты реактора. Для этого была начата программа «Буй». Символичное название, как, впрочем, и множество других, связанных с ЧАЭС. Суть состояла в том, чтобы вокруг развала реактора с вертолётов и кранов установить специальные буи в форме усечённого конуса, оснащённые различными детекторами. Эти комплексы датчиков предполагалось связать кабелями с помещениями, где установлена регистрирующая аппаратура. Изначально установка велась с вертолётов, которые ставили конус весом 300 кг в нужную точку в реакторном зале (одной из таких точек стала вставшая на бок верхняя биологическая защита – Схема «Е»), после чего протянуть кабель до помещения с ЭВМ. Перед ним на улице кабель отцеплялся от вертолёта и вручную заносился внутрь. Спустя какое-то время этим стали заниматься подъёмные краны, что позволило повысить точность установки. Всего в работу было включено 15 буёв со 160 различными детекторами. Эксплуатация большинства приборов длилась до сентября 1986 года, когда их кабели были отрезаны ради строительства Саркофага. Но один буй, стойкий радиационный солдатик за номером 11, проработал до ноября. Данные гласили, что в развале реактора активность и температура снижались монотонно, что прямо свидетельствовало о том, что цепной реакции нет, а значит, дальше всё будет значительно проще.
Один из буев, поставленный на ребро схемы ’Е’ 
конструкция Буя: 1 – датчики плотности теплового потока; 2 – термометры;3 – датчики мощности дозы гамма-излучения; 4 – анемометры; 5 – панели коммуникаций
Следующая попытка была произведена одним из военных, с неодобрением наблюдавшим за робкими усилиями науки. Никто не успел опомниться, как смелый офицер подбежал к «Слоновьей ноге» и начал бить по ней топором. Результаты оказались минимальными, если не считать его немедленного откомандирования из Чернобыля.
Реально пробы смогли взять только в 1988 году, для этого пришлось пойти на нестандартные решения, но об этом позже.
Автор: Александр Старостин